Врачебная ошибка или преступление?

После того как я прочитал этот материал, после того как ознакомился с заключением судмедэксперта, я долго не мог прийти в себя. Создавалось ощущение, что парня, израненного, нуждающегося в медицинской помощи, просто выпинывали из одного отделения в другое. Какое-то фатальное равнодушие.

Наша газета не единожды рассказывала о непростой ситуации в новоуральском здравоохранении. И при обсуждении конфликта в ЦМСЧ-31 мы твердо стояли на защите рядовых врачей и младшего медперсонала. Мы понимаем, сколь нелегок труд врачей, как высок уровень ответственности медиков за принятие решений. Мы понимаем, что зарплата не чиновников от медицины, а именно медперсонала должна быть высокой, соответствующей их вкладу в спасение жизней пациентов. Но здесь…

Наверно, у каждого врача за спиной стоят жертвы врачебных ошибок. Случается всякое. Не успели, не нашлось нужного лекарства, отказало оборудование…

Однако в данном случае наступил отказ всей системы здравоохранения Новоуральска. На всех уровнях, во всех отделениях стационара врачи оказались неспособны выполнить то, чему их учили в мединститутах – вовремя прийти на помощь и спасти человека. Поэтому мы не можем оставаться в стороне.

Мы так же, как и мама молодого человека, убеждены, что наказание должен понести каждый. И будем всячески этому содействовать. Во избежание подобных случаев в будущем.

Дмитрий НИКАНОРОВ, депутат Думы НГО

Неправильно, когда родители хоронят своих детей. Не дай Бог матери провожать в последний путь свою кровиночку, своего сына. Как выпросить у него прощение за то, что не уберегла, не защитила, не спасла…

Мне пришлось пройти этот страшный путь до конца. Зачем я это рассказываю? Чтобы понять, где я совершила ошибку? Чтобы найти оправдание себе? Так нет мне оправдания, и нести мне этот крест до конца дней моих. Но, не снимая с себя вины, я хочу, чтобы понёс справедливое наказание и тот, кто нанес первые удары ножом моему сыну. И тот, кто позже добивал его, уже беззащитного, лежащего на полу лестничной площадки, нанося хаотичные удары ножом в спину. Они бросили его, истекающего кровью, и отправились в квартиру продолжать пьянствовать…

Я хочу, чтобы понесли справедливое наказание те, кто по роду своей профессии обязаны были спасать, однако вместо спасения окончательно добили моего Женечку.

Трудно восстановить события той субботы. Да и нужно ли подробно рассказывать о том, как собралась с утра компания знакомых между собой молодых людей? Знакомых, но все же не близких, всё понимающих и прощающих друзей.

Нужно ли рассказывать, как у сына украли мобильник, а он, обнаружив пропажу, не выдержал и ударил любителя чужих телефонов? Как отправили воришку в больницу, а моего мальчика забрали в отделение полиции. После того, как сына опросили, его отпустили. Вот в этот бы момент пойти ему домой. И он остался бы жить и, возможно, продолжал бы встречаться и пожимать руки тем, кто спустя час или полтора нанесет ему тяжкие телесные повреждения. Однако что-то тянуло его в ту самую квартиру на Комарова, 3. И он вернулся. Навстречу собственной гибели.

После полученных ранений сыну удалось набрать по телефону дедушку. Впрочем, к тому времени и случайные прохожие уже вызвали «Скорую помощь». К бригаде «Скорой помощи» у меня вопросов нет - они быстро приехали, оказали необходимую помощь на месте и доставили сына в приемный покой. А вот дальше...

О том, что произошло дальше, я знаю из Заключения судебно-медицинского эксперта, который проводил посмертную экспертизу моего сына. В приемном покое 1 июля (в субботу), в 16.49, Женю осмотрели дежурный травматолог и дежурный анестезиолог. После проведенного осмотра установлен диагноз: множественные колото-резаные раны грудной клетки справа, проникающие в плевральную полость без повреждения внутренних органов. Колото-резаные раны поясничной области, правого предплечья. И, к сожалению, опьянение смешанной этиологии. Да, раны были тяжелые, но в момент поступления в приемный покой моему сыну еще ничего не угрожало. Он жаловался только на боли в области ран.

Проводятся УЗИ брюшной полости, УЗИ плевральной полости, рентгенография ОГК (области грудной клетки). Состояние постепенно становится тяжелее. Для дообследования Женю переводят в реанимационное отделение. В реанимации его продержали около суток и, несмотря на ухудшение состояния, к вечеру второго июля (это в воскресенье) сына переводят в хирургическое отделение. При переводе из реанимации, согласно медицинской документации, он стал суетлив, возбужден, беспокоен, требовал обезболивающих препаратов. Боли - уже во всем теле.

Врачи выясняют, что он состоял на учете у нарколога, и делают предположение, что беспокойное поведение сына связано не столько полученными ранениями, сколько с наркоманией. И 3 июля (в понедельник) Женю переводят из хирургического отделения в наркологическое.

Его осматривает дежурный психиатр, однако, несмотря на беспокойство, суетливость и возбуждение, отмечается, что сын на вопросы отвечает адекватно, контакт установлен и явной психопатологической симптоматики не обнаруживается.

Сын требует обезболивающие препараты либо наркотики. Действительно ли он просил наркотики, или же эта запись появилась позже? Уверена, он просил у врачей (у ВРАЧЕЙ) именно  обезболивающего. Поскольку боль, становясь все нестерпимее, уже раздирала его изнутри. И если врача из наркологии еще как-то можно понять, то чем руководствовался хирург, отправляя истекающего кровью пациента в наркологию?

Впрочем, и поведение наркологов объяснить невозможно. Израненного, исколотого ножом парня они обездвиживают (это называется "фиксируют на мягкую фиксацию"), а затем погружают в медикаментозный сон. То есть попросту вкалывают успокоительное и снотворное, чтобы не мешал остальным пациентам спать. Объективности ради следует отметить, что врач-нарколог, 3 июля общаясь со мной, сказал, что не видит оснований для нахождения сына в наркологии. Тем не менее он по-прежнему оставался в наркологическом отделении.

В течение всего времени, пока врачи выясняли, состоит ли сын на учете у нарколога, пока проводили неврологический осмотр, пока переводили из отделения в отделение (из реанимации - в хирургию, из хирургии - в наркологию), пока водили перед глазами молоточком и проверяли рефлексы, пока брали анализы и проводили исследования, все это время из-за полученных ранений продолжалось разрушение организма изнутри...

Во вторник, 4 июля, у сына дважды случается рвота с примесью желчи. Он еще находится в сознании и правильно ориентирован. Но дополнительно к болям от ран прибавляются сильные боли в животе, живот напряжен, применение анальгетиков не дает облегчения. Приглашают на консультацию хирурга, однако тот данных за хирургическую патологию не дает.

Среда, 5 июля. Мой Женечка по-прежнему в наркологическом отделении. Состояние крайне тяжелое. Нарастают проявления интоксикации организма. Двое последних суток у него многократная рвота коричневым содержимым зловонного запаха. Любой прием жидкости или пищи сопровождается рвотой. Контакт затруднен из-за тяжести состояния. Сынуля еще реагирует на осмотр, но на вопросы уже не отвечает. Живот вздут, напряжен. При попытке врача пальпировать живот он кричит и отводит его руку.

Во второй половине дня 5 июля его еще раз осматривает дежурный хирург, однако мой мальчик на него уже не реагирует. Он уже недоступен контакту. Всегда такой сильный, такой смелый, такой красивый, сейчас он лежит на боку, подтянув ноги к животу, и тихонечко стонет.

В 18.30 в крайне тяжелом состоянии его привозят в реанимационное отделение, где врачи перед операцией проводят оценку его состояния. Реаниматологи принимают решение - вскрывать брюшную полость, для того чтобы получить доступ к внутренним органам.

Наверно, врачи-реаниматологи сделали все, что было возможно в этой ситуации. Протокол операции в истории болезни есть, и он довольно убедителен (для мамы, не имеющей медицинского образования).

В 21.30 Женю транспортируют из операционной в палату реанимационного отделения.

Наступает 6 июля 2017 года, последний день жизни моего мальчика. Врач-реаниматолог в течение ночи несколько раз навещает Женю, контролирует и пытается облегчить его крайне тяжелое состояние.

В 8.25 врач при осмотре обращает внимание на то, что Женя находится в терминальном состоянии. Терминальное состояние - это пограничное между жизнью и смертью, с катастрофическим падением артериального давления. Это процесс окончательного прекращения жизнедеятельности организма. Один за другим отказывают все органы.

В 8.27 по монитору зафиксирована остановка сердца. Сразу же был начат наружный массаж сердца с введением адреналина, однако в 8.57 ввиду неэффективности реанимационных мер медики констатируют наступление биологической смерти. Жизненный путь моего мальчика, моей кровиночки, моего Женечки закончился. Ему было всего 25 лет.

При проведении судебно-медицинской экспертизы дано описание всех нанесенных ран и их последствие для организма. По заключению эксперта смерть наступила от "массивной кровопотери и гнойных осложнений, развившихся в результате: колото-резаных ранений правой половины грудной клетки, проникающих в правую плевральную полость и брюшную полость со сквозным ранением диафрагмы; краевым ранением правой доли печени; сквозным ранением стенки печеночного угла ободочной кишки; колото-резаным ранением правой поясничной области с ранением верхнего полюса правой почки".

Эти ранения и последующие осложнения являются опасными для жизни и по этому признаку относятся к категории тяжкого вреда здоровью. Однако можно ли было избежать кончины при получении таких ранений?

Когда я думаю об этом, у меня возникают все новые и новые вопросы. А если бы все это произошло не в выходные дни? А если бы на дежурстве оказались другие хирурги? Которые тщательно проверили бы каждую рану и провели бы полостную операцию еще первого июля? Ведь ранения почки, брюшной полости со сквозным ранением диафрагмы и ранение печени были обнаружены только при проведении посмертной судебно-медицинской экспертизы. Можно ли было спасти моего мальчика? Я задавала этот вопрос многим врачам, и каждый раз мне отвечали утвердительно.

Мне не дает покоя вопрос, как смогут продолжать работу хирурги, которые перевели моего ребенка из хирургического отделения в наркологическое? Почему они же (или их коллеги) чуть позже (на следующий день), приглашенные в наркологию на консультацию, не сумели выявить хирургической патологии.

Мне не дает покоя вопрос, почему врачи из наркологического отделения с полным безразличием привязали моего мальчика к кровати ("зафиксировали на мягкую фиксацию") и погрузили его в медикаментозный сон, когда он просил, нет, не наркотиков, когда он просил помочь ему, спасти его от обжигающей боли? Они что, не видели, что он весь изрезан?

Врачи реаниматологи. Почему они проявили поразительное равнодушие, не разобрались в характере нанесенных ранений, когда первого июля моего сына доставили к ним из приемного покоя. Почему перевели его 2 июля из реанимации в хирургию? И как они сумели проявить высочайший профессионализм, когда боролись за жизнь моего сынули спустя четыре дня, вечером пятого июля. Когда они были настоящими? И что помешало им быть таковыми первого июля?

Мне не дает покоя вопрос: почему так легко, не задумываясь о последствиях, молодые люди пускают в ход ножи? Человеческое тело такое хрупкое и беззащитное. По исследованию раневых каналов судебно-медицинский эксперт сделал заключение о том, что глубина поражения печени составила всего лишь 0,4 сантиметра. На такую же глубину была поражена и почка. Однако и этих повреждений хватило, чтобы мой сын умер от обильной кровопотери и гнойных осложнений...

Я нисколько не сомневаюсь в том, что есть Божий суд и что каждому воздастся по делам его. Однако есть еще и суд людской. И я добьюсь заслуженного наказания для каждого. Во имя памяти моего сыночка.

Марина МОИСЕЕВА

Комментарии:

Написать комментарий

Написать комментарий